2.

Все державы отказались от активной борьбы с русской революцией. Не потому, конечно, чтобы русская революция нравилась правительствам всех держав, а потому, что они осознали свое полное бессилие ее сокрушить. Испробовано уже то страшное решающее средство, которым британский удав душил в свое время Наполеона, душил Вильгельма — блокада. Испробована — и не помогла: в результате получилось даже как-то так, что стало трудно уяснить себе — кто же тут блокируемый и моримый, а кто блокирующий и моритель, кто кого душит. И надменная царица морей устами своего нового Веллингтона [43] вдруг заявила на весь мир:

— «Европа не может быть приведена в нормальное состояние без русских запасов. Единственное разрешение вопроса — это заключить мир с большевиками…»

Из всех союзников еще одна Япония держится несколько более неопределенно, загадочно. И именно к ней, к Японии, как к последнему прибежищу, устремлены сейчас глаза тех русских политиков, которых еще чарует Омск своими посмертными чарами.

Но ведь мертва же омская комбинация и труп ее бесплодно гальванизировать иностранными токами — не оживет все равно. Если уж не помогла иностранная помощь в прошлом году, когда русские армии в многие сотни тысяч надвигались на Москву со всех сторон — то что она может сделать теперь, когда от всех этих армий остались разве осколки осколков?.. Ну, а одними лишь иностранными штыками национального возрождения не достигнешь. А главное, смешны те, кто днем с фонарем ищет национального возрождения в тот момент, когда оно уже грядет — только иною тропой…

Власть адмирала Колчака поддерживалась элементами двоякого рода: во-первых, за нее, разумеется ухватились люди обиженных революцией классов, мечтавшие под лозунгом «порядок» вернуть себе утраченное спокойствие, отнятое достояние и выгодное социальное положение; во-вторых, под ее знамя встали группы национально-демократической интеллигенции, усматривавшей в большевизме враждебную государству и родине национально разлагающую силу. Именно эти последние группы представляли собой подлинную идеологию омского правительства в то время, как элементы первого рода систематически портили и компрометировали его работу.

Теперь, когда правительство пало, а советская власть усилилась до крупнейшего международного фактора и явно преодолела тот хаос, которому была обязана своим рождением, национальные основания продолжения гражданской войны отпадают. Остаются лишь групповые, классовые основания, но они, конечно, отнюдь не могут иметь значения и веса в сознании национально-демократической интеллигенции. Таким образом, продолжение междоусобной борьбы, создание окраинных «плацдармов» и иностранные интервенции нужны и выгодны лишь узко классовым, непосредственно потерпевшим от революции элементам. Интересы же России здесь решительно не при чем.

Пусть господа идеологи плацдармов устраивают таковые подальше от русской границы. Пусть там готовят они своего Людовика XVIII — пока и их, так или иначе, не коснется огненное дыхание русского ренессанса.

Перспективы [44]

1.

Советской власти удалось отстоять свое существование от внутренних сил, против нее боровшихся. Она вышла победительницей в гражданской войне.

Но что же дальше? Как сложится судьба России в предстоящие месяцы и ближайшие годы? Как определится взаимное соотношение ее политических группировок и социальных групп? Близки ли мы к «успокоению» и переходу на «состояние мира», или страна продолжает пребывать в «состоянии революции», еще далеко не осуществившей своей основной задачи? — Вот вопросы, которые стали очередными и которые не могут не волновать.

Достаточно самого поверхностного анализа большевистской идеологии, чтобы убедиться в «мировом» объеме ее устремлений и задач. Россия для советских лидеров есть не что иное, как (употребляя модное ныне словечко) «плацдарм» революции, который необходим для грядущего действительного торжества революционной идеи во всем мире. Русская революция — лишь этап всемирной социальной революции. И как этап, она не мыслится в качестве чего-то цельного, законченного, самостоятельного. Недаром Ленин постоянно твердил, что «мировой империализм и шествие социальной революции рядом удержаться не могут». Очевидно, что одно из этих двух исторических явлений может целиком осуществиться в жизни, лишь поглотив другое.

В опубликованном недавно интервью Литвинова с английскими журналистами отчетливо проводится по существу та же мысль, только в экономическом ее разрезе:

— Полный коммунизм возможен лишь при условии, что другие страны станут на тот же экономический базис. Или они должны будут последовать нашему примеру, или же Россия, зайдя вперед прежде, чем наступило для этого время, должна будет возвратиться к капитализму…

А раз так, то становится совершенно ясным, что победа советской власти на фронте русской гражданской войны отнюдь не знаменует собою торжества прочного или сколько-нибудь длительного мира. Она есть не что иное, как переход от борьбы внутренней, междоусобной, к борьбе с внешними врагами. И, конечно, глубоко разочаруются те, кто лозунг «мир», свойственный красному знамени, принимают за символ чего-то близкого, очередного, реального. В лучшем случае они получат некоторую «передышку».

2.

Но дело в том, что Россия и не заслужила еще действительного мира. Если бы она в настоящий момент своей истории сложила оружие и почила от дел, это свидетельствовало бы об ее национальном и государственном оскудении. Но таково международное положение, чтобы не учитывать неизбежности новых осложнений и конфликтов: не мир, но меч несет человечеству Версаль [45] . А главное — Россия еще не объединена, не воссоздана в своих великодержавных правах. Карликовые государства — дети западного декаданса — шумною, хотя и довольно бестолковой толпой окружают ее, бессильные и фальшивые сами по себе, но держащиеся тем, то их бытие выгодно державам антанты. Этот «санитарный кордон» еще опоясывает Россию, и пока не будет радикально уничтожен, действительного мира не будет, быть не может и не должно. Россия разорвет «колючую проволоку» г. Клемансо — это ее очередная национальная задача.

В области этой проблемы, как и ряда других, причудливо совпадают в данный момент устремления советской власти и жизненные интересы русского государства. Советское правительство естественно добивается скорейшего присоединения к «пролетарской революции» тех мелких государств, что подобно сыпи высыпали ныне на теле «бывшей Российской Империи». Это — линия наименьшего сопротивления. Окраинные народцы слишком заражены русской культурой, чтобы вместе с ней не усвоить и последний ее продукт — большевизм. Горючего материала у них достаточно. Агитация среди них сравнительно легка. Разлагающий революционный процесс их коснулся в достаточной мере. Их «правительства» держатся более иностранным «сочувствием», нежели опорою в собственных народах.

При таких условиях соседство с красной Россией, которого явно побаиваются даже и величайшие мировые державы, вряд ли может повести к благополучию и безопасному процветанию наши окраины, самоопределившиеся «вплоть до отделения». Очевидно, что подлинного, «искреннего» мира между этими окраинами и большевиками быть не может, пока система советов не распространится на всей территории, занимаемой ныне «белоэстонским», «белофинляндским» и прочими правительствами. Правда, советская дипломатия формально продолжает признавать принцип «самоопределения народов», но ведь само собою разумеется, что этот типичный «мелкобуржуазный» принцип в ее устах есть лишь тактически необходимая maniere de parler. Ибо и существенные интересы «всемирной пролетарской революции», и лозунг «диктатура пролетариата» находятся в разительном и непримиримом противоречии с ним. — Недаром же после заключения мира с белой Эстонией Ленин откровенно заявил, что «пройдет немного времени — и нам придется заключить с Эстонией второй мир, уже настоящий, ибо скоро нынешнее правительство там падет, свергнутое советами»…